По обычаю, мне следовало их обнять, как только они вышли из повозки, но мне показалось это глупостью и унижением. Кое-как они вылезли из повозки, тетка заплакала - вероятно, от радости, дядя улыбался. Они имели такой вид в это время, что я сравнил их с деревенскими жителями.
- Вот и гости, Петр Иваныч! Примете ли вы своих воспитателей? - сказала тетка ласково, но и как-то ядовито. Впрочем, в голосе ее слышалось какое-то горе, на лице отразилось болезненное состояние. Мне жалко ее стало.
- Отчего же не принять, я рад вам.
- То-то. Уж не женился ли? - и она улыбнулась.
- Да если бы и женился, так жена будет рада вам.
- Все же…
Дядя улыбался, моргал глазами, лез обнимать меня и говорил: у, ты, мой миленькой! Я заметил, что он был выпивши.
Когда они вошли в мою комнату, то тетка заметила: вот вы где поживаете! как же вы живете-то здесь? Казалось, этими словами она выражала свое самолюбие: я ведь почтмейстерша…
- По-моему - ладно.
Дядя целовал меня, высказывая, что он радуется, во-первых, тому, что я служу хорошо и получаю порядочное жалованье, а во-вторых, ему показалось, что я его встретил любезно.
Тетка разделась, развязала узелок; вытащили перину и сундук. После осмотра вещей и удостоверения, что все цело, она села и сказала:
- Не знаешь ли, Петр Иваныч, где бы мне купить косу к голове?
- На что?
- Да как же! Теперь ведь я почтмейстерша, надо будет с визитами ехать, а у меня волосы почти все вылезли; скажут: какая это чумичка, почтмейстерша-то! Срам… Они ведь модницы, осмеют.
Это она говорила тоном особенного достоинства, которым хотела удивить меня: теперь, мол, я сама начальница, и потому надо, чтобы в моей наружности все было хорошо. Я молчал.
- Да вот еще чепчик к ночи надо купить. Я сказал, что я не знаю, где продают такие вещи. Стали пить чай.
- Ну, как ты служишь? - спросил меня дядя.
- Ничего, хорошо.
- Ну, и ладно. Не служи только, как отец твой служил… Главное, будь к начальству почтителен.
- Да начальство-то всякое есть.
- Ну, все же… Ты знай, что если палочку поставят, да велят кланяться - и поклонишься.
- Ни за что. Ведь вы тоже не поклонитесь?
- То я, то ты. Я, слава те господи, послужил, а ты еще только в люди вышел.
- У нас теперь ревизор, и если бы вы были на моем месте, то убедились бы в том, что все наши начальники - дрянь.
- Ты этого не говори… Мне можно говорить, а ты - молод. А ты вот лучше к ревизору подделайся.
- Я у него часто бываю.
- Вот и прекрасно. Попроси, чтобы он тебе должность дал.
- Я думаю, он сам даст.
- Ну, и надейся! Под лежачего и вода не побежит, говорит пословица. А ты, как он даст тебе хорошее место, попроси его, чтобы он определил меня казначеем.
- Я и сам-то еще не знаю, даст он мне должность, или нет. Да мне и не хочется просить у него должности.
- Ну, и дурак, значит. Ты пойми, что я стар. У меня только на тебя надежда… А как ты должность получишь, старайся деньги копить да чин получить - это главное. Потом я тебе невесту найду богатую… Ты, брат, заживешь - чудо. И мне будет любо; всем свиньям буду говорить: что! какого я племянника воспитал, а? - Дядя был очень весел. - Ну, поцелуй меня! - Я поцеловал его. Тетка обиделась.
- Что же ты меня-то не поцеловал! И обнять не хотел, как мы приехали… - проговорила она.
Я поцеловал тетку, но это показалось ей неискренним, Она обиделась больше прежнего.
- Уж больно ты умен стал! Другую, верно, вместо меня, нажил.
Мои воспитатели гостили у меня только два дня. Дядя ходил в губернскую контору не иначе как в мундире, с шпагой и в треуголке, старался переделать свою походку по-губернски, махал руками, начинал говорить свысока, но все выходило у него как-то смешно. Я заметил, что он занимался туалетом больше, чем прежде: мылся дольше, мазал волоса помадой и больше прежнего ругал начальство. "Теперь я почтмейстер, сам начальник! Мне давно бы следовало быть почтмейстером, а они все трясли с меня деньги. Да и теперь турнули меня вон куда…"
- Теперь вы отдохнете. Там только один раз в неделю набор, и один раз почта приходит.
- Да жалованья-то мало: всего одиннадцать рублей. А разве я того заслуживаю?
- Все-таки вы теперь хозяин.
- Да я теперь, должен быть первый в городе. Я этим судьям да городничим плевать буду. Они все теперь мне должны кланяться.
Тетка не храбрилась, но она держала себя как-то вяло, мало сидела, больше лежала и, лежа, думала. Я замечал ей, что она там будет большой барыней, - она осталась довольна этим.
- Слава тебе господи, что я почтмейстерша! Не последняя же я какая-нибудь… Право!
- Вам нужно ладить с тамошними барынями.
- Мне-то?! Ни за что! Первая ни за что никому не поклонюсь! Да я и дома все буду сидеть; где мне, старухе, знаться с модницами? их, поди, много там.
Дядя купил ей косу и чепчик. Она приладила это на голову; и в каком восторге она оглядывала себя в зеркале!
- Ах, как идет!
- Не очень.
- Ты ничего не знаешь. Ты женись наперед; попадется жена модница - утрет тебе нос!
- Да это-то к вам нейдет!
Она посмотрелась в зеркало, чавкнула губами от удовольствия, улыбнулась и стала еще старательнее охорашивать свою голову. В этом наряде и надевши хорошее шелковое платье, она пошла к почтовым. Шла она странно, точно кто толкал ее вперед: шагнет раз пять, не покачнется, словно пава какая; ветер ее толкнет вперед, то набок, и пойдет она скоро, переваливаясь с боку на бок. Пришла она домой недовольная.
- Смеются надо мной, скоты, что я почтмейстершей стала.
- Что так!
- Платье, говорят, у вас хорошее, чепчики, говорят, вы нынче носите.
- Вам бы приличнее шляпку надеть - здесь ведь губернский…